[mastiel]

 Beskrainaya Kak More, писец заинтересовался предложением и вынырнул из кустов)) да,я фапаю на Ванькин вгляд х) миник про времена когда Россия был "йуный, голубоглазый блондин, почти что недавно недевственный" х)
ПыСы: с историей не знаком толком, но помню, что Пруссия и Россия с кем-то еще делили Польшу когда-то давно) допустим что тогда еще были сабельки и прочая форма, ибо мне щас лень че-то смотретьа П/Р хоца х)

Пруссия/Россия

По коридору протопали сапоги. Уверенно, громко. Шаг размеренный, четкий, бряцают застежки, бьется о бок сабля. Улыбка на губах Пруссии уверенная, нахальная, самодовольная, насмешливая, глаза горят какой-то странной искрой. Перо на шляпе покачивается в такт шагам, солнце отливает на окованных ножнах сабли. А впереди двери и за этими дверями его, великого и могучего Пруссию, ждет один из его союзников. Ну и сдалась этому России Польша? Расширяет территории? Понятное дело, но у него еще будет много возможностей!... А вообще Гилберту до смерти хотелось увидеть Ивана. Посмотреть, насколько он изменился с их последней встречи. И поэтому когда он открыл дверь, то невольно замер. Россия, стоявший к Пруссии спиной, повернулся и посмотрел на него, выдавая удивление. Он не ждал Гилберта так скоро. Байльшмидт же жадно смотрел на Брагинского. Очень изменился. И одновременно не изменился совсем. То же лицо, глаза, улыбка и одновременно стал еще более загадочным, сильным, да и вырос с тех пор, когда они были мальчишками. Несомненно, Иван стал еще более... красивым. Он как всегда был немногословен. Предпочитал слушать, вставляя несколько своих слов, и постоянно улыбался. И смотрел своими глубокими, едва ли не светящимися, фиолетовыми глазами. Пруссия уже почти забыл цель своего прибытия. Он никогда бы не признался, но всегда ждал, когда судьба снова сведет его с Брагинским. И знал, что обязательно сведет, потому что... потому. Россия видел заинтересованный взгляд красных глаз, видел как вспыхивали в них озорные искорки. Иван тоже никогда бы не признался, но он ждал, когда Пруссия поймет. Когда решится.
- Мне, наверное, уже пора... - Россия шел ва-банк. Все или ничего. И все же рука Гилберта остановила его.
- Нет, - твердо сказал он. - Мы еще не все обсудили.
Брагинский изобразил удивление, а потом почувствовал резкий рывок, тепло прильнувшего к нему Байльшмидта и резкий поцелуй на губах. Оба не закрыли глаза во время поцелуя. А когда Иван ответил, то напор Пруссии казалось уже не сломить. Он прижимал, целовал, потеряв свою шляпу с пером, а потом снова взглянул в глаза России. Все тот же взгляд. Мягкий и одновременно со скрытыми внутри острыми шипами. Притягивающий, завораживающий, таящий в себе тайну. Гилберт не знал, почему Россия не сопротивляется, почему только смотрит хитро из-под прикрытых век. Он просто прижимал, искал застежки на его форме, стараясь не думать ни о чем. О том, что Иван может в любой момент вытащить нож у пояса и ударить. Он забыл об этом быстро. Потому что Иван отвечал. И не сопротивлялся. Ему словно бы... тоже это нравилось. Хотя, почему и нет? Практически раздетым Россия казался тонким, хрупким, но это было обманчивое впечатление. Потому что даже у него, Пруссии, язык бы не повернулся назвать Брагинского слабаком.
Неожиданно резкие поцелуи и ласки снизили темп. Руки мягко скользили по изгибам почти обнаженного тела, а дыхание словно бы обжигало кожу. Нет, не так быстро. Хотелось растянуть близость. Брагинский, несмотря на свой опыт, на свою силу, все еще был довольно молод. Кожа светлая, нежная, волосы мягкие, а яркие глаза притягивали взгляд. Поэтому Гилберт, вопреки даже себе, не торопился. Впервые он не хотел торопиться, оглаживая, легко целуя ключицы, шею, грудь. Россия принимал ласки, тихо постанывая, открываясь. Нет, он тоже хотел. Иначе не был столь... откровенен с ним, с Пруссией. Вот уж с кем-кем, а с Гилбертом он был бы откровенен в последнюю очередь. Не прошло много времени, когда на Иване осталась одна только белая расстегнутая рубашка, а Гилберт медленно расстегивал пояс. Тогда-то Браинский впервые поцеловал его сам. Все также, не закрывая глаз, желая видеть партнера перед собой. Он покорно дал себя подхватить, вцепившись в плечи Байльшмидта. Он сморщился, запрокинув голову и тяжело выдохнул, после проникновения. Гилберт целовал его шею, словно успокаивая, а затем мягко продолжил толкаться. Было видно, что Ивану не очень нравится. Первые ощущения были неприятными, но он терпел, вцепляясь в плечи Пруссии, ничем не выдавая этого. А затем медленно подкралось наслаждение, которое усиливалось с каждым неспешным толчком. Они не торопились. Их подождут. Байльшмидт ловил взгляд России. Пытался понять. Он не оставлял попыток даже сейчас. Иван был самой желанной загадкой для всех. Желанной и опасной. Потому что на дне этой ямы вдолблены острые колья. Всякий, кто срывается вниз, может уже не вернуться. Пруссия не боялся. Он привык рисковать, привык жить в сражении, на грани, когда твоя жизнь может оборваться в любую минуту. И эта загадка манила его как магнит. Загадка, на дне фиолетовых глаз. Толчок, резкий стон - музыка для ушей. У России довольно приятный голос, мягкий. Слушать как он стонет, Гилберт мог бы бесконечно. Жаль только конец концерта уже близко... Сердце колотилось в груди как пойманный в силки зверек, дыхание давно сбилось с ритма, а толчки перестали быть медленными. Они кончали. Иван обхватил Пруссию ногами прижимая к себе, до боли впиваясь в его плечи. Двойной полувскрик напугал птицу, что пристроилась у открытого окна, а любовники остывали, прижимаясь друг к другу, восстанавливали ритм сердцебиения и дыхания. Брагинский снова улыбнулся, как он это обычно делает и прошептал:
- Мы будем едины. Я терпеливый. Я дождусь.
Эти слова заставили Гилберта прыснуть.
- В таком случае, тебе придется ждать до самой смерти, потому что я никогда не стану чьим-либо подчиненным. Кто угодно, но не я.
Ответом ему был лишь взгляд фиолетовых глаз и многозначная улыбка. Россия неспешно оделся и ушел, а Пруссия снова фыркнул. Едины, как же...
Лишь после, в далеком будущем, он удивится, насколько Россия действительно терпеливый. И насколько долго он все помнит.